Девочка обмочила трусики

Его глаза-рыбы то и дело, лукаво поглядывали на неё. И рыбки там. Стакан стек вниз, поглотив огонь.

Глаза не голубые, а черные. В руке был стакан. Я видел твой стакан.

Море пахло солью и галстуком. Бросилась к стене. Цвет индиго.

Долго шла. Стакан в море. Затем упала на спину.

Сняв перчатку, Феодор Карудович осторожно опустил палец в воду. И пошла искать свою глубину. Сам Самыч говорил:

И рыбки там. Она в стакане. Даже индиговое море от этого пальца сжалось, скукожилось, превратившись в едва дышащее облачко.

Блеклое и не приветливое. Отмахнувшись от рыбок, она донырнула до самого дна. Рыбки рассмеялись вместе с ней.

Большие семейные трусы, в которых, как подумалось Наташе, тоже скрывалась глубина, даже более подходящая, по её мнению Феодороу Карудовичу, и яркий галстук - составляли плавательный костюм Феодора Карудовича. Вода поглотила одну его ногу, вторую, намочила трусы, пупок, добралась до кончика галстука, узла.

Наташа сбросила одежду — сарафан с накладными карманами, колготки с чулочками, бюстгальтер со стальными чашечками, трусики с замочком - с разбега бросилось в воду.

Огонь струился по дну стакана. Ведь она теперь одна. Мне огонь рассказывал, чем вы там занимались.

Так вот мысли его были глубоки. Вода теплая, соленая, мягкая.

Мне она нужна, а ее нету! Лучше этого. К тому же рассказывали они их беззвучно, и Наташа не могла уловить суть. Рыбки выпрыгнули все до одной и поплыли по небу. Какая уж тут глубина. Рыбки рассмеялись вместе с ней.

Ласкал его граненные бока. У каждого она своя. Рыбки закружили вокруг девушки, а она внутри них. В нем плескалось море. И в нем даже плавали серебристые рыбки. У отца вашего тяжелы были слова. А море?

Море, слышишь?! Смерть и Море поднялись, взялись за руки и пошли. Словно бульон.

Бросилась к стене. Пальцами-ракушками вернуло ей стакан. Наташа подняла стакан.